АХ АРБАТ, МОЙ АРБАТ,
ТЫ — МОЁ ОТЕЧЕСТВО
Листая пропущенные номера "Нового мира", я наткнулся на
замечательно дурацкие суждения одного ученого автора. Изъясняется
он коряво, но понять можно:
"... Стихи, песни и рассказы, принадлежащие многим нашим
талантливым литераторам (например, Б. Окуджаве и В. Высоцкому) и
поэтизирующие дворовый, коммунальный быт, представляются мне
отвлеченными, имеющими весьма малое отношение к реальности
ностальгическими рефлексиями. Очень трудно, если вообще возможно,
вообразить себе, допустим, Алексея Толстого, Михаила Булгакова или
Михаила Зощенко (не говоря уж о таких сполна хлебнувших
коммунального лиха поэтах, как О. Мандельштам и А. Ахматова)
восторгающимися дворами и коммуналками и ностальгирующими по
поводу их исчезновения. Эти и многие другие писатели, будучи по
природе своей представителями подлинной, а не псевдогородской
культуры, на дух не переносили советской коммунальности,
являвшейся для них свидетельством крушения цивилизационных
ценностей и торжества варварства и хамства." (НМ 1994, No 12, с.
173).
Лихо, правда? Но не надо, не надо расстраиваться. Лучше
вспомним самого Булата Шалвовича:
Как наш двор ни обижали -
он в классической поре.
С ним теперь уже не справиться,
хоть он и безоружен.
Думаю, что явление дворового братства имело место на всем
пространстве отечества. Но, кажется, только в Москве оно так
полно выразило себя в стихах и песнях. Что ни автор, то стихи с
пропиской, клятва верности, обращение к сверстнику: помнишь?
А помнишь, друг, команду с нашего двора,
Послевоенный над веревкой волейбол?
Это Визбор, его сретенский двор. Визборовской бельевой веревкой
повязаны у нас поэты нескольких поколений.
Помнишь, во двориках русских
мальчики, дети химер,
скверный портвейн без закуски
пили за музыку сфер?
Перегорела обида.
Лопнул натянутый трос.
Скверик у здания МИДа
пыльной полынью зарос...
Это Бахыт Кенжеев, он Визбору годится в сыновья. В том же
стихотворении сказано: "Вот и уходит эпоха тайной свободы твоей".
Тайная свобода, именно так! Блоковский термин пришелся к месту.
Ушла эпоха, уехал наш Бахыт, живет в Монреале. Теперь у него
вагон нетайной свободы, персональный камин и широкий выбор
нефальсифицированных напитков.
И осеняет лишь теперь -
меня, уехавших, ушедших -
та наша арка, словно дверь
времен живых и сумасшедших.
Замоскворецкие цветы,
осенний палисадник яркий,
и церковь тихой красоты,
и мы во дворике под аркой.
А это Владимир Бережков, бард, который остался со своей Москвой. Это его двор, его малая родина - Кадаши.
Что касается новомировского разумника... Кто же спорит, в
отдельной квартире куда комфортней, чем в коммуналке.
А в окопе комфортно? Гранатами тебя забрасывают, танками давят, и
никакого тебе кофию с рогаликом. Но неизменно настальгируют те, кто
познал окопное братство, а не эти, отсидевшиеся в тылу. Эти всю
оставшуюся жизнь извиваются ужами, стихов и песен не пишут -
бесплодны.
А комфортно ль скитаться по чужим углам, как это было у Ахматовой
и Мандельштама? Но Ахматова царственно закрыла вопрос:
Я тогда была с моим народом,
Там, где мой народ к несчастью был.
Да у любого истинного поэта несложно найти похожие по смыслу
строки. Вот хоть Борис Чичибабин, святой человек:
Я был одно с народом русским.
Я с ним ютился по баракам,
леса валил, подсолнух лускал,
канавы рыл и правду брякал.
На брюхе ползал по пластунски
солдатом части минометной, и т.д.
Другой замечательный поэт, Николай Панченко, довел формулу до
предельной точности:
Мы были тогда не с народом,
Мы были народом тогда.
Всё предельно просто. Поэты были народом, их королева была с
народом. Такая была эпоха. Барак, двор, окоп, коммуналка служили
правде, свободе, культуре, а квартира и дача были знаком варварства и
хамства, как сейчас особняк и мерседес. Чего тут не понять? Советское
начальство не жалело ни теплых таулетов, ни сытного харча для
преданной своей обслуги, особенно для шлюх. И нечего подверстывать
Ахматову к советскому писателю А.Н.Толстому. Тот, точно, общей доли
не хлебнул, в коммунальных вонючих сортирах орлом не сиживал, вёл себя
прилежно, чтобы власть его любила. Она и любила.
Юнцу бы простительно судить о прошлом своего народа с позиции
инопланетянина. Но есть у меня подозрение, что вовсе не юнец писал
цитированное сочинение - есть в нем ключевая обмолвка! "В свое время,
- сказано, - автору этих строк привелось пообщаться с рядом видных
деятелей государства и партии". Вам, читатель, "привелось"? Полагаю,
что нет. Мне - тоже. То-то и оно.
Ведь даже про действительно умного, образованного Гайдара в
народе нашем умном говорят: этот мальчик не жил в коммуналке. И я
тоже, питая к Егору Тимуровичу симпатию и сочувствие, сознаю его
обделенность. Не было у Егорки визборовского двора. А был бы, так,
может, и не обернулись бы прекрасные либеральные идеи куражом ворюг.
Прощай, двор.
Прощайте, визборовская Сретенка, подземелья дидуровской Самотёки,
Арбат Булата.
Вы были нашей родиной - местом, где формируют характер, познают
азы любви, ускользают от власти, вершат моральный суд, открывают
этническое и социальное многообразие мира, принимают культурное
наследие, делятся последним куском. Вы были всем, а теперь вас нет.
Но разве это может куда-то исчезнуть? Разве лермонтовский
кремнистый путь уж не блестит, как прежде, сквозь туман? Разве властны
над этим годы, лом, писаки?
Булат Окуджава, "Песенка об Арбате".
Ты течешь, как река. Странное название!
И прозрачен асфальт, как в реке вода.
Ах Арбат, мой Арбат, ты - мое призвание,
ты - и радость моя, и моя беда.
Пешеходы твои - люди не великие,
каблуками стучат - по делам спешат.
Ах Арбат, мой Арбат, ты - моя религия,
мостовые твои подо мной лежат.
От любови твоей вовсе не излечишься,
сорок тысяч других мостовых любя.
Ах Арбат, мой Арбат, ты - мое отечество,
никогда до конца не пройти тебя.
'Вечерний клуб', 26 октября 1996 г.
|
|