Владимир Новиков


ДМИТРИЙ СУХАРЕВ



У Дмитрия Сухарева есть небольшое стихотворение 'Диалог':

- Семантику выводим из поэтики.
Поэтика из этики выводится.
В итоге получаются
Пейзажики, портретики,
Короче, всё, что в книгах наших водится.
И оды.
И баллады.
И сонетики.

- Короче, вы фанатики фонетики?
И ваши декларации -
Всего лишь декорации,
Скрывающие мизерную суть?

- Быть может. Может быть. Не обессудь.

О чём эти стихи? Кто персонажи этого диалога?

Перед нами два типа мышления - поэтический и антипоэтический. В первой реплике поэт как бы проговаривается, шутливо, но в то же время серьёзно признаваясь, что принципиальную основу творчества составляет художественная форма, поэтика. Она не обслуживает готовую идею, не подбирается к некоему 'содержанию', а наоборот, активно творит новые, неожиданные смыслы. Неожиданные не только для читателей, но и порой для самих поэтов: 'Семантику выводим из поэтики'. Таково направление творчества, таким должно быть и направление духовной работы читателя, желающего понять художественное произведение. А поэтика - это не просто голая техника, она сложным образом отражает духовно-нравственный мир человека, она, в конечном счёте, - 'из этики выводится'. 'Выводится' не в смысле 'вычисляется', а в смысле органично вытекает. При таком взгляде поэтика - это не какая-то теоретическая абстракция, а главная цель работы над словом, главная суть того, 'что в наших книгах водится'.

Однако подобная позиция всегда пугала людей, внутренне далёких от искусства. Не нуждающихся в поэзии как таковой и потому как чёрт ладана страшащихся всякого 'формализма'. У них всегда наготове ярлыки: 'Фанатики фонетики', 'декорации', 'мизерная суть'. Они не умеют непосредственно и безотчётно наслаждаться красотой слова, уловить его неповторимую семантику, не сводимую ни к каким 'идеям'.

И спорить с ними бесполезно. Потому-то поэт в финальной реплике комкает беседу и уходит в сторону. Его единомышленники - это те, кто без подсказки видят в малом большое, в шутке - серьёзность, в слове - целый мир, в звуке - потенциальное смысловое богатство.

Если на то пошло, истинные поэты - всегда 'фанатики фонетики'. А как же иначе? Иначе будет выходить какофония, случайный набор звуков. Для художника цвет, краска - это не просто 'средство', но зачастую эмоциональное побуждение к творчеству, доминанта будущего произведения. Точно так же для поэта звуки сами по себе - ценность. Кому приходится произносить гласные звуки в отрыве от согласных? Фонетистам, выстраивающим их в систему: и - ы - у - э - а - о, да ещё певцам, распевающим их. Ставшее песней стихотворение Сухарева 'Аиои' всё возникло как эмоциональное осмысление одного сочетания гласных звуков:

В японском странном языке
Есть слово, хрупкое до боли:
               Аиои.

В нём сухо спит рука в руке,
В нём смерть уже невдалеке,
И нежность в нём - не оттого ли?

Поэзия Сухарева - весьма благодатный материал для уяснения, какие же именно стихи закономерно становятся песнями, в чём состоит само, так сказать, вещество песенности. Конечно, важнейшую роль играет ритмическая организация, располагающая к претворению в мелодию. Свидетельство тому - и мерно-задумчивый дактиль с отбивающими такт сплошными мужскими окончаниями в песне 'Небо на свете одно', и резво-весёлый четырёхстопный хорей песни 'Наташенька', и бойкий ямб 'Песенки Мамы', и тонкий лироэпический ритмический рисунок 'Александры'.

Но есть и другие, не менее важные предпосылки песенности. Это особенная композиционная и смысловая выделенность ключевых слов, цепкость их контекстуальных связей. В одной из ранних песен на слова Сухарева (мелодия В. Берковского) картина весны создаётся энергично-парадоксальным столкновением двух названий месяцев:

Апрель, апрель на улице!
А на улице февраль.
Ещё февраль на улице,
А на улице - апрель!

Ключевое слово нередко отличается от остальных экзотической окраской (географические названия, исторические имена) или иноязычным характером:

Альма-матер, альма-матер -
Лёгкая ладья,
Белой скатертью дорога
В ясные края.

Вообще песня тяготеет к 'двуязычию'. В старые времена важные афоризмы, девизы, клятвы формулировали на чужом языке (отсюда, в частности, долгая жизнь латыни), что придавало заветным словам повышенную таинственность и торжественность. Авторская песня оказалась причастной к этой древней традиции. Иноязычные вкрапления позволяют посмотреть на родной язык со стороны и благодаря этому ощутить его как целостность. Вместе с тем 'чужеземные' слова подвергаются в песенной поэзии образному 'переводу', эмоциональному осмыслению:

Ах, менуэт,
                  менуэт,
                               менуэт,
К небу взлетающий, будто качели!
Ах, эта партия виолончели!
Годы минуют, а музыка - нет.

Последний стих - своеобразная анаграмма слова 'менуэт'.

Композиционная структура песни чем-то родственна системному строю языка. Песенные повторы, припевы часто напоминают парадигму словоизменения, а иногда просто совпадают с нею. Как например, в одной из самых известных песен на стихи Сухарева:

Сладострастная отрава - золотая Брич-Мулла,
Где чинара притулилась под скалою.
Про тебя жужжит над ухом вечная пчела:
Брич-Мулла,
          Брич-Муллы,
                   Брич-Мулле,
                             Брич-Муллу,
                                       Брич-Муллою.

Может быть, тайна песенного слова в том, что в идеале своём песня - это всякий раз новый язык с присущими ему системными связями. Освоение и постижение этого языка доставляет эстетическое наслаждение и поющим, и слушающим.

Русская речь. - 1990. - ? 5. - C. 29-32