С декабря 1993-го по май 94-го года нам с Аллой Викторовной довелось прожить в Галифаксе. Знатокам доподлинно известно, что это тот самый город, в котором родилась песня Александра Городницкого 'Над Канадой'. Помните? -

Над Канадой небо сине,
Меж берёз дожди косые.
Хоть похоже на Россию,
Только всё же не Россия...

Могу подтвердить: похоже. А вот где сочинил Александр Моисеевич эту всенародно любимую песню - в самом ли Галифаксе или на рейде в одной из знаменитых бухт Галифакса - того не знаю и врать не буду, скажу только, что с песней 'Над Канадой' связаны весьма занятные истории. Какие? Об этом как-нибудь в другой раз. Сейчас в мои планы входит рассказать кое-что, имеющее отношение к самому Галифаксу и даже, можно сказать, к истинным началам всемирной истории, но не к песне, подарившей Галифаксу всемирную славу.

Приехали мы в Галифакс по приглашению Роджера Кролла, чьё внимание привлекли странноватые результаты моей лаборатории, проливающие, как говорится, свет на механизм терапевтического действия нейролептиков. Зарплату Роджер платил только мне, но нам хватало.

Что вам сказать про Галифакс? Канадцы называют его столицей атлантического побережья, хотя формально он всего лишь столица небольшой провинции Новая Шотландия. Городок не без специфики - в нём обнаружилось аж пять университетов, а также целое созвездие мощных клиник. Ещё запомнились ветры и снежные заносы.

У нас в Dalhousie University среди аспирантов отдела физиологии обнаружилась соотечественница, некая Леся Шуба, очаровательная киевлянка. Мы с Аллой Викторовной быстро с ней сошлись. Это было несложно, я давно знал по работе Лесиного отца Михаила Фёдоровича Шубу, крупного специалиста по физиологии мышц. Не сразу, но вспомнил, что Миша рано овдовел, остался с двумя малышами на руках и выращивал их сам. Спросил Лесю про брата - выяснилось, он тоже стал физиологом, работает в Нью-Йорке, а отец продолжает держаться за Киев, где Институт физиологии, некогда лучший в Союзе, совсем погибает.

Приближалась встреча Нового года, и Леся предложила представить нас русской колонии, которая как раз сговаривается лепить пельмени.

Колония оказалась небольшая. Собралось десятка полтора, не больше, персон, включая детей. Лепили дружно, переговариваясь по пустякам. Одна из дам похвастала пачкой свежих стихов Бахыта Кенжеева, привезённых только что из Монреаля. Дама попробовала было усладить лепщиков чтением Бахыта, но дело не заладилось, разговаривать по пустякам оказалось способней.

Зашла речь о Монреале. Леся сказала, что собирается туда в связи с предстоящими на Украине выборами, - надо-де пойти в консульство и отдать свой голос за демократов. 'За Черновила, что ли?' 'За Черновила'.

Помолчали, потом кто-то спросил: 'А что, Лэсинька, такого уж демократического вы находите в этом вашем Черновиле?'

'Но ведь демократы это же всегда хорошо, - объяснила Леся. - Кроме того, мы с Черновилом земляки, у меня вся родня с той стороны'.

Тема казалась исчерпанной, и тут вдруг заговорил один из молчавших до поры лепщиков.

- В политике мало что лежит на поверхности, - сказал он. - Называть Черновила демократом велел мистер Бжезинский, а приказы мистера Бжезинского подлежат безусловному исполнению. Вообще-то, Черновил тут сбоку припёка, мистер Бжезинский решает вопросы планетарно. Неприятие русского языка и русской культуры - это для мистера Бжезинского необходимый и достаточный признак демократа. Не замечали? Стоит где-нибудь появиться персонажу с такими пристрастиями, как все газеты и каналы, включая российские, начинают дружным хором лепить из него демократа. Такова установка Бжезинского. Он на русском языке, можно сказать, свихнулся.

Внешность говорившего выдавала человека с тяжким прошлым - 'и шрам глубокий на лице помятом'. Шрама, кажется, не было, так что лучше, пожалуй, напомнить весь фрагмент.

И шрам глубокий на лице помятом.
Ну да, конечно, он ведь был солдатом
И мог меня голодного убить
Под Ленинградом -
И опять мы рядом -
За что, скажите, мне его любить?

Я всё же не удержался и заметил, что у Бжезинского, должно быть, имеются серьёзные причины для негативного отношения к русскому языку. 'Очень серьёзные', - усмехнулся Полуянов (такой оказалась фамилия лепщика). И рассказал нам историю, которую я рискую здесь изложить.

Оказывается, во младые свои лета Бжезинский учился на двухгодичных курсах 'Мир выбирает свободу', курсы же были при той самой кафедре славистики, на которой Полуянов вёл практические занятия по минному делу, и был Бжезинский в ту пору не Бжезинским, а Бздежинским, а точнее сказать, даже не Бздежинским, а Бздёжинским, с ударением на 'ё'. Всякий раз, когда при рутинной поверке личного состава и оружия доходило до произнесения этой фамилии, Полуянов хихикал. В конце концов объект в истерической форме потребовал объяснений.

Узнав от Полуянова, что 'бздёж' звучит по-русски не вполне конвенционально, Бжезинский, бывший в то время, как уже сказано, Бздёжинским, поначалу было взвился, но Полуянов нашёл слова утешения. Он привёл в качестве примера советского министра культуры Фурцеву, чьей карьере фамилия нисколько не помешала. Фурцева, по словам Полуянова, из всех зарубежных стран предпочитала именно Германскую Демократическую Республику, где занятный для немецкого уха звук её фамилии неизменно приглашал людей улыбаться. Будучи женщиной практического склада, Фурцева направила народную улыбку в нужное русло, что позволило ей наладить особо доверительные отношения с партийно-государственным руководством республики, вплоть до взаимоприязненного обмена нутряными звуками, которые, действительно, ценятся у немцев. Полуянов продемонстрировал Бздёжинскому различные аспекты furzen, пояснив, что ассоциированный со звуком фактор, атакующий обоняние, и есть этот самый бздёж.

Бздёжинский утешение выслушал, но не утешился. Однако ничего решительного предпринять, понятное дело, не мог - силёнки были ещё никакие. А вот возненавидеть возненавидел. И возненавидев, затаился до поры, утешаясь мыслями о грядущих свершениях. Попросил, однако, славистов, чтобы впредь его фамилию произносили с ударением на 'и'.

Дойдя до этого места своего рассказа, Полуянов резко замолк.

- Вам пришлось бежать из Штатов? - спросила догадливая Леся.

- Вы так думаете, - буркнул Полуянов и больше не проронил ни слова. Было видно, что он недоволен собой.

Вскоре Полуянов погиб при загадочных обстоятельствах. Труп нашли на мысе Point Pleasant, куда жители Галифакса ходят дышать океаном. Наутро местные и монреальские газеты сообщили, что из глотки убитого извлекли скомканный бумажный лист, формат А4. На одной стороне листа поперёк и несколько вкривь были написаны непонятные слова: 'много знать пся крев'. Уже через сутки все газеты разом перестали судачить по поводу таинственного убийства, что выглядело достаточно странно. Позже, за давностью события, прекратились и разговоры.

Над Канадой небо сине,
Меж берёз дожди косые.
Хоть похоже на Россию,
Только всё же не Россия...