О милые узы отечества, родства и дружбы! Я вас чувствую, несмотря на отдаление, - чувствую и лобызаю с нежностию!

Н. М. Карамзин. Письма русского путешественника



ВИТ ЗРИМЫЙ, ВИТ НЕЗРИМЫЙ


'Повитаем?' - спросит Визбор. 'Повитаем!' - враз откликнется Левитанский. С Визбором хоть на край того света, а витать одному - только квоту зря просаживать.

Квоты мизерные, не навитаешься. Чужую, даже если пропадает, использовать не моги, укладывайся в свою, а своя вон какая: вит незримый два раза в три лунных месяца, вит зримый и того реже. Притом строжайше запрещено являться зримо к родным и близким - за одну только прошлую весну насчитали двадцать три перепуга с летальным исходом. При большом везении и примерном поведении можно получить дополнительный вит, но и законный отнять могут, иные души круглый год кукуют на приколе, смотря какой проступок.

С Визбором почему интересней - у него всегда в запасе программа полёта, а то и несколько на выбор. Всех знает, во всём ориентирован, нашёл способ проникать в Интернет. Голь на выдумки! Обожает незримо витать в небольшой компании, чаще всего с Левитанским. Почему с ним? Так это каждому понятно - принцип дополнительности. Визбор у нас лидер, Левитанский хвост; Визбор хитроумен, Левитанский прост; Визбор душа беседы, Левитанский мастер выслушивать, получается гармония.

Иное дело зримый вит. Это для Визбора святое, умолкает за неделю, чему-то хмурится, стартует скрытно, где воплощается - неизвестно.

Познакомились на исходе 96-го в отстойнике, где душа Левитанского томилась в ожидании распределения. Это только говорят, что чужая душа потёмки, - не потёмки она, сразу видна. Визбор, которому как раз выпало дежурить по отстойнику, заметил в дальнем отсеке левого крыла одинокое томление - и тут же одарил новоявленную душу надёжным дружелюбием, которое, как известно многим, составляло и при жизни одну из привлекательных черт его характера.

Не пристало нам, живым, подвергать критическому разбору дела и дни того (с нашей точки зрения) света, но трудно не попенять занебесью на то, что переняли абсолютно дохлый аэропортовский термин 'отстойник'. Назвать отстойником уместно нечто такое, что позволяет отстояться, осесть. Оседают, к примеру, кочевые народы, но это исключение, а чаще оседает гуща, хоть та же кофейная. О воспалительном процессе можно судить по оседанию эритроцитов. Предполагается наличие веса, отстаивать значит фракционировать по весу, а сколько может весить душа?

Впрочем, говорят, были попытки ответить на этот вопрос.

Неважно.

- Повитаем? - вопрошает Визбор.

- Повитаем! - откликается Левитанский. - Куда на сей раз?

- СНГ.

Визбор становится предельно лаконичным, когда готовит эффект. В детали не вдаётся, посматривает хитро. Ну и ладно, пускай потешится.

Полетели.

И опять, как не раз уже бывало, поразился Левитанский умению Визбора выстраивать сюрпризы. Потому что, когда с головокружительной высоты - душа замирает! - спикировали на Обь и, резко тормознув, зависли над высоким мысом, там, внизу, запели - что бы вы думали? - Левитанского. Голоса срослись в один. Неспешно пели, мужественно, возвышенно, почти мощно, почти басами.

Я, побывавший там, где вы не бывали,
Я, повидавший то, чего вы не видали...

- Где мы? - спросил Левитанский. Голос дрогнул.

- Я же сказал: СНГ, полностью - Сургутнефтегаз, а посёлок так и зовётся - Высокий Мыс. Нас приветствует районный фестиваль авторской песни. На передней скамейке восседает жюри, вижу своих. Слева шатры, красиво. За лесочком деревня Тундрино, место знаменитое, сюда в тридцатом гнали по зимнику раскулаченных. Рыли пещерки, мало кто выжил.

Ниточка жизни. Шарик, непрочно свитый.
Зыбкий туман надежды. Дымок соблазна.
Штопаный, перештопанный, мятый, битый,
жизнь, говорю я, жизнь всё равно прекрасна.

- Под Мищуков работают ребятишки, - пояснил Визбор. Почти басы оказались почти пацанами.

- Они опустили актуальную строфу, - заметил Левитанский. - 'Да, говорю, прекрасна и бесподобна, как там ни своевольна и ни строптива, - ибо к тому же знаю весьма подробно, что собой представляет альтернатива'.

- Да уж, - сказал Визбор.

Левитанский осмотрелся. Во все стороны света, до самого горизонта, блестела озёрцами великая пустыня, невнятно перерезанная Обью. Мелкие сосенки цеплялись за песок, выступающий там-сям из болот. Как люди тут живут?

- Люди, - сказал Визбор, - живут убого. На нефти сидят, а живут в нищете. Знаете, почему?

- Знаю, - сказал Левитанский.

- Избушки, сами видите, какие. Картошка на приусадебном песочке. Местная шутка юмора: десять месяцев зима, остальное - вьюга. Нефтяники живут чуть получше деревенских, ещё не осознали, кому их продали.

'Кому их предали', - подумал Левитанский. Вслух сказал:

- Если бы вы, Юраша, знали, как меня мучают эти дела - это безрассудство еврейского капитала. Что для нас родина, то для них страна проживания. Ведь опять горстка мародёров навлечёт беду на головы всего российского еврейства.

- Готов помочь, - отозвался Визбор. - Вит зримый - безотказное средство воздействия при умелой подаче. Проверено на практике.

- Обсудим, - улыбнулся Левитанский. - Давайте немного послушаем.

Почти басы у микрофона уже не стояли, пел почти Розенбаум. Его последовательно сменили два почти Цоя. Левитанский напрягся, затосковал. Потом стало легче - ансамбль 'Старшеклассница', прибывший, по утверждению ведущего, из самого райцентра, запел 'Виноградную косточку'. Старшеклассницы были славнёхонькие, учительница патетично дирижировала свободными от гитары частями тела.

Левитанский расслабился.

В принципе, слушать от зари до зари, как поёт районный бардактив, он не собирался, но было понимание, что надо дождаться, пока споют что-нибудь из Визбора. К счастью, ожидание не затянулось, девчушка лет двенадцати, красотка-татарочка, под две гитары, свою и отцову, спела 'Серёгу Санина' и привела всех, включая Левитанского, в полный восторг. Народ бушевал, требовал ещё. 'Эля, ребёнок, иди ко мне во внучки! - кричал мужик со скамейки жюри. - Маму удочерю!'

- Мирзаян, - компетентно пояснил Визбор. - Хулиганит.

- У вас всегда так весело? - спросил Левитанский. Ему уже всё нравилось. - Могли бы брать меня при жизни.

- Мы стеснительные, - оправдался Визбор. А правда, кто мешал подойти, пока оба были живы?

Народ бушевал с нарастающим упорством, жюри сломалось, объявило по радио, что в порядке исключения разрешает ещё одну песню.

- Что вам спеть? - спросила девчушка. - Я знаю пятьдесят две.

С мест закричали разное, выбрала сама. Народ успокоился, стал подпевать: 'Милая моя, солнышко лесное, где, в каких краях встретишься со мною?'.

- Встречусь я с тобою? Встретимся с тобою? - спросил Левитанский, не расслышав или не веря ушам.

- Встретишься со мною, - ответил, играя желваками, Визбор, и Левитанский посмотрел на него с любопытством.

Послушали ещё. Припев прозвучал троекратно.

- Юрий Давыдович, я знаю, - сказал Визбор, - получилось как-то не по-мужски, самому противно. Неужели я похож на человека, который способен сказать такое женщине? Что ей повезёт, если встретится со мною. Поверьте, обыкновенная небрежность, не привык дотягивать черновик до кондиции, сам себя наказал. Если бы вы, Юрий Давыдович, знали, как меня мучают эти наши безумные бардовские стандарты. Мы поставили планку ниже нижнего и тешили себя разговорами, что нас не печатают за вольнодумство. За вольнодумство, ха! Теперь печатают без разбора, и сразу всё повылезало, какой-то кошмар. Ем себя поедом, но ничего уже не исправить.

- Да ладно, Юраша, не убивайтесь, - посочувствовал Левитанский. - С каждым может случиться. Вы правы, гений отличается от таких, как мы, прежде всего отношением к черновику. Чиркает и чиркает, никак не может себе угодить. Видели черновики Пушкина? Поучительное зрелище. Ну что, поплыли обратно?

- Вы, Юрий Давыдович, летите, я повитаю ещё.

Он немного проводил Левитанского, потом сделал крюк и стал медленно кружить над тундринским кладбищем.

Настроение было напрочь испорчено.

А какие грезились планы. Какие радужные планы выстраивались в систему. Впервые за столько лет зачесались руки по работе. По лирическому репортажу! Тем самым чёсом зачесались, который был на том свете в те самые времена.

Вот она, лирика, под ногами тусуется и вливает свои голоса во всемирное действо. Вот что вызрело во глубине сибирских блат! Левитанский - добрая душа, но разве ему это понять? Не владеет он этим материалом, черновики Пушкина, видишь ли, его волнуют.

А какие монтажные возможности! Как лакомо верстается сюжет! Тяжёлые кони венгров, уносящие генофонд обских берегов к берегам Дуная, чтобы там горячить стынущую кровь Европы. Непонятные ханты и манси, сохранившие верность обским берегам, чтобы было чем встречать иные генофонды. Сокровища бездонных подземелий, призвавшие на обские берега разноплемённый люд. И язык - язык всеобщей песни, породнившей на обских берегах зелёную поросль второго и третьего поколений. 'Милая моя, солнышко лесное...'

Визбор ещё не успел решить, кого он сделает героиней репортажа, ещё не начал по-серьёзному думать о месте публикации (реален Интернет - пускай анонимно, пускай даже псевдонимно), но как назвать материал уже придумал: 'Панбардия прирастёт Западной Сибирью'. А можно и так: 'Расширяющаяся Вселенная'. Круто! И первая строка будущей песни тоже родилась: 'Мадьярские навьюченные кони...'

Он покатал строку во рту, наклюнулась мелодия. Ну да, именно так: 'Мадьярские навьюченные кони...'

Вдруг подумалось: какие к чёрту кони - топь кругом. И скатиться по реке можно разве что в Ледовитый океан. Как эти мадьяры отсюда выбирались? Выгребали против течения?

Ладно, разберёмся, подумал Визбор. Тряхнул крылами и отправился нести свою незримую вахту. Надо было послушать, как комментирует происходящее на поляне глава местной администрации Елена Хусейновна.



СЛЕДУЮЩАЯ ГЛАВА

СОДЕРЖАНИЕ