Пригласили в Кремль. Так, мол, и так, через неделю вручение премий, ждём вас в Георгиевском зале. 'А как туда?..' Вход через Спасские ворота, не забудьте взять паспорт. 'Извините, Сухарев - это мой литературный псевдоним...' Никаких проблем. Только не опаздывайте.

Накануне звонит из гостиницы Кушнер. 'Митя, ты как? Готовишься?' Готовлюсь, говорю, шею помыл. 'Нет, Митя, ты всё шутишь, так нельзя'. Вижу, волнуется. Ну, ты чего? 'Я о деньгах. Нам же, наверно, деньги дадут, много денег. В чём понесём?'

Конкретно эта мысль меня не посещала. Моя премия - имени Окуджавы, она вообще последняя в списке. Откуда взяться деньгам? Пушкинская, может, и побольше, но вряд ли настолько, чтобы терзаться проблемой транспортировки. В крайности, говорю, положим за пазуху.

Наутро вылезаю из метро, дождь, иду по Никольской, а на Красную площадь не пускают. Народ здесь, площадь там, она совершенно пустая. Вот тебе, бабушка, и вход через Спасские ворота.

Говорю милиционеру: мне бы в Кремль. Зачем? Позвали. Паспорт есть? Паспорт есть, только позвали меня, извините, как Сухарева, а по паспорту я...

Никаких проблем, проходите, пожалуйста.

Шажок, и я на территории безлюдного пространства. Брусчатка, брусчатка, брусчатка. Сюда бы да цокот копыт, но цокота нет, пусто, только вдали стынут часовые на посту номер один. Как теперь добраться до Спасских ворот? Как одному вступить в громаду государства?

И тут вдруг меня обволакивает нечто жилое - мерный, мирный, домашний бряк раздаётся. Гляжу, а это Кушнер собственной очкастой персоной выкатывает на площадь, улыбается белому свету. Он толкает перед собой опрятную алюминиевую тележку, на каких пенсионеры везут из универсама кефир и сдобу. А на тележке у него прикручен сундучок - весёленький такой, подстать самому Кушнеру. Колером канареечный (скорее даже в иволгу), скобы малиновые да кой-где накладочки едкой зеленью. Господи, как хорошо. Давайте оба два ко мне под зонтик, втроём не боязно!

У нас на Алайском базаре такими сундучками торговали бухарские евреи. Почему-то принято было считать, что они запасаются этой утварью у макарьевских сундучников. Может, так и было когда-то, но потом, думаю, научились делать сами. (Бухарские евреи всегда питали склонность к рукоделию.)

Идём бодренько через всю Красную площадь. Кушнер беседует со мной, сундучок с брусчаткой, Спасская башня даёт направление беседам, все при деле.

Ближе к Спасской нас принимает основной поток приглашённых, он движется со стороны Ильинской. Тут узнаваем каждый второй. Обнимаемся с Войновичем, киваем закадычно Марине Неёловой и ещё одной артистке (лицо знакомое, фамилию никак не вспомнить) и под их прикрытием, как бы на равных, вступаем в кремлёвскую сень. Мой паспорт вопросов не вызывает, сундучок, можно сказать, тоже. 'В нём что-нибудь есть?' Нет, говорит Кушнер, он совершенно пустой. А что, проблемы? 'Никаких проблем, проходите, пожалуйста'. Ни тебе рентгена, даже не постукали.

Проходим.

Президент России Владимир Владимирович Путин мне тоже очень понравился. Было и шампанское.

В обратном потоке идём уже со всеми вместе. Теперь в лицо узнаваем почти каждый, даже архитекторы. Сундучок погромыхивает, Войнович похохатывает, Кушнер элегичен, Марина Неёлова и та, другая артистка, улыбаются нам как старым друзьям. Нормально.

Впереди милицейский кордон, а там и многолюдье родной Москвы. Сворачивай, быстро шепчет Кушнер, чеши к Лобному месту! Я и сам соображаю, что пора. Прощай, Марина Неёлова, прощай, другая муза любви, не остужай поэту спину улыбкой недопониманья.

А чего тут недопонимать? Это ж не государственная тайна, где и когда лауреатам деньги дают. Стой за чертой и бери голыми руками, как икряную чавычу, прущую на нерест. А тут ещё сундучок, кинарейка-иволга, весь грохочет и блестит.

Лобное место круглое, кружить вокруг него ненакладно.

Кружим.

Похоже, что камень сюда везли из мячковских карьеров. Где ещё такой у нас возьмёшь? Из него же возводили стены Белого города (архитектор Фёдор Конь). По названию камень белый, а на вид совершенно серый. В июле 41-го мы с двоюродной сестрёнкой Жанкой вместе со всей детворой расчищали под бомбоубежище заброшенную каменоломню неподалеку от Мячкова на Пахре.

От Спасских ворот подкатывает чёрный лимузин. 'Есть проблемы?' - Никаких проблем! Интересуемся памятниками русской славы. А у вас? - 'И у нас никаких'.

Уезжают.

Митя, говорит Кушнер, мы должны его закопать.

Отличная мысль, говорит Войнович. Раз-два и закопали. Всего-то делов. Он пробует каблуком на крепость брусчатку, которая вокруг Лобного места: щас, щас закопаем, отличная мысль. (Это у Войновича такой юмор.)

Театр абсурда.

Я только подумал, даже не сказал, но Кушнер слышит. 'Ты, Митя, считаешь, театр абсурда?'

Я чуть не плачу, кричу в голос: 'А деньги?!'

'Ша. Деньги вынем'.

Подключается Войнович: 'А лопаты - где возьмём лопаты?'

Кушнер непроницаемо улыбается. Он весь, как сжатая пружина - сталь и шлак. Спокоен, собран, всеохватен, расчётлив, эргономичен. Суворовским глазомером прикидывает расстояние до Василия Блаженного. Там действительно газон! Покружим, говорит, ещё двадцать семь минут. (Зачем-то ему так надо, чтобы именно двадцать семь.) Гвозди бы делать!

Кружим ещё и ещё. Сундучок погромыхивает, Войнович приумолк, Кушнер стратегичен, я злюсь, отчасти даже дистанциируюсь, но больше восхищаюсь.

Дальше рассказывать неинтересно, всё так и было, как он смозговал. Бросок к Василию Блаженному, сундучок стремительно зарыт, деньги Кушнер успевает переложить в нагрудный холщовый мешочек. Их, к моему удовлетворению, не так уж много. И - короткими перебежками под липы, а там скоренько, скоренько, вдоль ГУМа к дальнему кордону, который на Никольской.

Уже на бегу краешком глаза замечаю, как к месту захоронения сундучка подлетает чёрный лимузин.